"Иногда в ночное время ходи один в места непроходимые, в места дикие, в места страшные, в места мрачные, в такие места, которые, как ты чувствуешь, являются гнездилищем и обиталищем демонов. Ты либо победишь их непобедимой силой имени Господня, изгонишь их из их жилища и вернешься таким образом победителем, либо умрешь на этой умопостигаемой войне, чтобы не вернуться побежденным".
"Трезвенное созерцание" (1851 год) афонский исихаст.
Однажды
путешествовал самолетом. Посадку помню в него: день солнечный, ветерок
прохладный.
Какое-то
немного торжественное чувство всегда бывает, когда восходишь по трапу. Не только
лишь у меня, наверное. Похоже, в той или иной степени все испытывают что-то
подобное.
И
вот это создает какую-то общность. Она особенно чувствуется, когда еще и соседи
попадутся нормальные. Так именно тогда и случилось.
Один
был намного старше меня по возрасту, необщительный. Однако тут было как-то не в
отрицательность это «не». Потому что есть люди ТЯЖЕЛО замкнутые, а тот сосед
представлял их противоположность: он принадлежал к ЛЕГКО замкнутым, то есть к самодостаточным.
Присутствие
таких радует. Потому что и такой человек с тобою как бы общается, но на свой
манер: тем именно и устанавливает контакт, что попусту не общается. С такими в
компании возникает ощущение надежности от присутствия рядом нормального
человека.
И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по
всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши
святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: неведомому Богу.
Сего-то,
Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам…
Некоторые же мужи, приставши к нему, уверовали; меж ними
был Дионисий Ареопагит.
Деяния Св. Апостолов, 17: 22-34.
Он вряд ли верил в успех. Ему так редко случалось убедить
хоть кого-то среди своих. Как мог он тогда надеться всерьез тронуть сердце
иноплеменника?
И все же у человека, входящего сейчас в город, и в мыслях
никогда не было отказаться вершить попытку. Его Учитель сказал: «даже и до края
земли». Учителю своему он верил, что земля и небо прейдут, а Слово Его не
прейдет, и вот – он шёл, и он исповедовал это Слово.
Немыслимые
слова эти, сказанные обычным голосом, разнеслись, повторенные эхом
пустынно-роскошных зал… и по себе оставили они звонкой, напряженной тишину меж
скошенными столпами солнца.
Диоклетиан
догадывался о чем-то подобном, хотя и не умел знать. Оно ведь было оно иным
– посреди выражений ползучей злобы, разъевшего до костей страха, единовластного
и тупого амока – как будто бы светящееся лицо Георгия.
Такие
попадались у странников, повидавших земли, и сделавшихся, подобно птицам и
ветру, далекими от всего. Бывало – и у старых солдат, которые заглянули не раз
в белесый и острый, как пламя, зрачок Медузы. И, разумеется, такими были лики у
ближних – последователей Распятого, которых
диктатор жег. Или, как почиталось оно изысканнее, посылал их в Амфитеатр. Где
одни, разгневанные солнцем и голодом, звери – терзали их… а другие, смеющиеся с
высоких ступеней выщербленного камня – видели.
